Урал — земля золотая - Коллектив авторов

Сколько радости было у ребят! Они решили отвести для «Белой птицы» почетное место в книге. Мартин Андерсен Нексе очень ждал книгу уральской детворы. Но фашистские палачи, захватив Данию, заключили знаменитого писателя в концентрационный лагерь.

Свердловский обком комсомола в июне 1941 года организовал специальный пионерский лагерь-санаторий для наиболее активных авторов. Сотни ребят — украинцев, русских, башкир, чувашей, манси — съехались на отдых в лагерь авторов книги «Урал — земля золотая». Здесь многие из них впервые встретились, познакомились и окончательно сдружились. Коллективная работа сроднила, спаяла ребят.

В лагере, во время походов в горы и лес, купаний и игр, авторы договорились отметить свою работу. Они пошли в краеведческое и географическое общества, заручились согласием Уральского картографического управления и, совершив восхождение на одну из безыменных гор Уральского хребта, оставили на вершине ее курган из камней, в котором спрягали акт:

«Гора «Книгурр» («Книга уральских ребят») названа в честь совместной коллективной работы пионеров и школьников Урала над книгой «Урал — земля золотая».

Отныне эта гора на всех уральских географических картах будет обозначаться своим вальтер-скоттовским названием — «Книгурр».

И может быть, через несколько десятков лет новое поколение уральских ребят, взойдя на гору и раскидав курган, прочтет трогательный акт пионеров 1941 года, утверждающий за горой право называться именем книги, и с благодарностью вспомнит ее авторов.

Помни, читатель, книгу эту создавали не только ребята, фамилии которых значатся в списке авторов. Нет, ее создавали миллионы пионеров и школьников Урала. Пусть их фамилий ты не найдешь в списке, но знай — они тоже помогали создавать свою книгу. В ней бьется миллион маленьких детских сердец советских ребят и одно большое, благородное сердце — сердце незабвенного Алексея Максимовича Горького. Он незримо, но постоянно присутствовал с нами, помогал, одобрял нас.

АНАТОЛИЙ КЛИМОВ

В ЗАБОЕ.

Скульптура ученика 8 кл. О. Посохина (г. Молотов).

БЕЛАЯ ПТИЦА

(Из воспоминаний детства)

Дорогие друзья — пионеры и школьники Урала!

Желаю Вам успеха в вашем смелом, и благородном намерении написать книгу о своей родине. Правда, сам я Урала не видал, но достаточно читал о нем и знаю, что это богатый край чудесной красоты, население которого сделало героический скачок в своем развитии и отдает все силы для перестройки мира на основах широкой гуманности. Мне очень понятна испытываемая вами потребность описать свой родной край, где встречаются старина и новейшие достижения человеческой культуры — и я радуюсь за вас и за вашу работу совершенно так же, как если бы мне это самому предстояло делать. Напишите же основательную книгу, не столь обильную цветами красноречия, сколько деловую, не парадное издание, а книгу о той прекрасной повседневности, которую вы, советские люди, первые на земле завоевали для всех.

Еще раз благодарю за ваш милый привет и надеюсь, что мне удастся побывать у вас — может быть, еще нынешним летом.

Сердечный привет от вашего преданного друга

Стенлезе (Дания)

12 мая 1940 г.

В детстве я часто хворал или, вернее сказать, часто вынужден был лежать в постели. И не только в детстве: вплоть до сорока лет я, пожалуй, ни одного дня не был вполне здоров. Но первые восемь лет были особенно тяжелыми: трудно было маленькому организму приспособиться к жизни. Много было возни с желёзками, нередко все лицо покрывалось язвочками, — одни глаза оставались нетронутыми. Меня донимали простудные заболевания, катарр бронхов, кашель; лихорадка привязывалась по всякому поводу. Приходилось пить рыбий жир, — в те времена это была желтая жидкость с затхлым запахом, которую так трудно было заставить себя глотать. Часто также отец приносил морской воды из гавани у известкового завода, где он работал на новом бассейне. Это была еще похуже рыбьего жира.

Со скуки я выковырял в плохо оштукатуренной стене ямку, и вот однажды в ней оказалась кучка насекомых. Мать пришла и замазала ямку зеленым мылом.

— Вот так, — сказала она, — теперь им досталось на орехи.

— Что это за противные насекомые?

— Это будильники бедных людей. Когда господь выгонял нас из рая, он дал их нам с собой, чтобы мы не просыпали по утрам.

Объяснением я был удовлетворен, но насекомых не перестал бояться.

— А ты не бойся, — успокаивала меня мать, — они тебе ничего не сделают. — У тебя слишком нежная кожа! Даже у маленьких принцев нет такой нежной кожи.

И, правда, клопы меня не трогали — ни тогда, ни после, — хотя мне немало приходилось жить — особенно в юности — по разным странам, в дешевых лачугах, ночевать по всяким трущобам, кишащим клопами. Бывало, когда нас оттуда выпроваживали ранним утром, у моего товарища по ночлегу все тело красное и воспаленное от укусов, а меня эти козявки и не тронули. Верно, когда я был еще совсем маленьким, они меня так основательно терзали, что в моей крови выработалось противоядие.

Потому ли, что я так боялся, или по другой причине, — но однажды мать постелила мне на диване в парадной комнате. Отец стал ворчать: диван был набивной, и в будни на нем даже сидеть не разрешалось. Но, видно, на этот раз со мной было что-то серьезное, потому что он уступил.

И вот я лежу и нежусь. Тут же и печка, — а в то время, должно быть, начиналась зима. Когда у матери бывают деньги, она затапливает уже среди дня, до того как из детского сада вернется мой брат с грифельной доской, букварем и мокрым носом. Пускай немного погреется: потом ему снова уходить — на известковый завод с бутылкой теплого кофе для отца. Он швыряет доску и букварь ко мне на постель и тут же начинает пересказывать то, что сегодня выучил. Он знает уже первые шесть букв алфавита и чуть не лопается от учености. Со мной он обращается как с безнадежным идиотом, и я рад тому, что он скоро опять уйдет. Но сам-то он не рад.

— У воды так холодно, — говорил он, хныча и забиваясь в угол за печкой.

Каждый день он помогает подносить булыжник для мостовой и убирать щебень, который накапливается на рабочей площадке отца. Он слишком мал для этого, и изо дня в день повторяется та же сцена. Он колотит кулаком по стене, воет и грозится убить отца и мать и всех нас вместе. Но стоит матери тихонько взглянуть на него полузатуманенными глазами, как он хватает корзинку с бутылкой и выбегает.

Зато вечером, когда он возвращается домой, — иногда с отцом, иногда один, — он счастлив и ласков со мной. Он мне всегда что-нибудь приносит: то хорошенький камушек, то створки больших ракушек, прилипающих к огромным валунам, которые ловцы камней поднимают со дна Каттегата и Эрезунда и доставляют в каменоломни. Мясо ракушек, точь-в-точь похожее по вкусу на яичный желток, брат с отцом поедают сами.

— Клянусь богом, вы уже побывали в трактире — и среди бела дня! — сердито говорит мать. — И, конечно, он еще там и явится, как обычно, пьяный.

Она гневно отбрасывает чулок, который штопала, и склоняет голову на руки. Брат не отвечает; по лицу видно, что отец запретил ему что бы то ни было рассказывать дома.

Вдруг он заявляет с самым беззаботным видом:

— В следующий раз я вам принесу целую шапку ракушек, — непременно принесу! А когда я стану большой, я тебе, мама, заработаю кучу денег. И в трактир ходить не буду.

Мать не может удержаться от улыбки.

И правда, отец вернулся пьяный, — но в прекрасном настроении. Он ввалился в комнату весь в снегу: снег лежал на его могучей черной шевелюре, снегом облепило короткую парусиновую куртку. Оказывается, он подрался с полицейским. Он рассказывал об этом со смехом, стоя в дверях и пошатываясь из стороны в сторону — этакий бородатый медведь. Лоб у него был в крови, шайку он потерял по дороге.

— Да плюнь ты на это! — сказал он, когда мать принесла воды и хотела смыть кровь. — Посмотрите лучше, что вам отец принес.

Из-под парусиновой куртки, которая вместе с подшитой под нее исландской шерстяной фуфайкой служила ему вместо полушубка, появилась замерзшая, полумертвая от голода чайка. Она могла стоять только на одной ноге, — другая бессильно повисла, как тряпка.

— Настоящая морская птица, а? — сказал отец, сияя от радости. — Возможно, с Борнхольма залетела.